Восемнадцатого октября 1622 года в Монпелье был заключен мир. Людовик XIII подтвердил Нантский эдикт, изданный его отцом и даровавший гугенотам свободу вероисповедания. Кроме того, мятежники получили амнистию и право посылать своих депутатов в парламенты. Взамен они должны были разрушить недавно построенные укрепления, лишившись, таким образом, восьмидесяти крепостей и сохранив за собой лишь Ла-Рошель и Монтобан. Положив конец гражданской войне, Людовик написал Анне Австрийской, чтобы она приехала к нему: он желает ее видеть.
…В ноябре по дороге на Лион катили карета за каретой. По меньшей мере, три ездока стремились вперед, окрыленные надеждой — на почет, на славу, на любовь.
Возле деревушки Ла-Пакодьер у экипажа Ришелье отвалилось колесо. Проклиная все на свете, епископ остановился в доме местного старшины. Вскоре ему доложили, что треснула ось, послали за кузнецом, починка займет целый день, а то и больше. Ришелье возвел очи к небу: чем же он так прогневил Создателя, что тот постоянно чинит препятствия на его пути? В Лионе не сегодня-завтра состоится встреча короля с принцем Савойским, результатом которой должна стать лига между Францией, Савойей, Венецией и швейцарскими протестантами, чтобы вернуть гризонам Вальтелину. Епископ дал необходимые инструкции Марии Медичи, уехавшей вперед, но, конечно, лучше быть там самому. Чем бы себя занять, чтобы не сойти с ума от нетерпения? Ришелье расхаживал по комнате, нервно хрустя суставами пальцев. В виски опять постучалась боль: скоро она уже не будет такой деликатной… За дверью послышался какой-то шум, голоса… Наконец, она отворилась, и вошел человек в дорожном плаще.
— Епископу Люсонскому, в собственные руки, — он протянул письмо.
Письмо было из Рима и скреплено личной печатью Папы. Ришелье поспешно взломал печать:
«…Твои блестящие успехи столь известны, что вся Франция должна отметить твои добродетели священными знаками отличия, ибо они сильнее поражают воображение, нежели ничем не отмеченная добродетель. Споспешествуй и далее величию Церкви в сем королевстве, искореняй ересь. Дави пятой своей аспидов и василисков. Таковы великие услуги, коих требует и ожидает от тебя Римская Церковь…»
Через минуту верный Дебурне выскочил из дома, ликующе вопя на весь поселок:
— Мы кардинал! Мы кардинал!..
Людовику доложили о скором прибытии Анны Австрийской, и он вышел ее встречать. Анна поскорее выбралась из кареты и устремилась навстречу супругу, но, увидев ледяное лицо короля, остановилась, точно наткнувшись на стеклянную стену. Людовик холодно приветствовал ее, спросил, как она доехала. Анна отвечала машинально, вглядываясь в его лицо, ища в его глазах хоть искорку былой нежности и теплоты.
Герцогиня де Шеврез стояла возле кареты, не решаясь подойти ближе. Людовик, в конце концов, разрешил ей исполнять прежние обязанности при королеве, из уважения к ее новому мужу, однако чувствовалось, что ее он так и не простил.
Заметив Мари, король сухо завершил встречу, властно заявив королеве, что отныне в ее покои закрыт доступ любому мужчине, кроме него самого. Анна отшатнулась, как от удара, но Людовик уже повернулся к ней спиной.
Двадцать второго декабря, в присутствии Марии Медичи, Анны Австрийской, всего двора и князей галликанской церкви, Людовик возложил на Ришелье пурпурную мантию и кардинальскую шляпу, специально доставленные из Рима. Новоиспеченный кардинал произнес небольшую, но пылкую речь, уверяя короля в своей неизменной преданности и желании служить ему верой и правдой. Людовик выслушал его холодно и отказался от предложенных услуг. Тогда Ришелье подошел к королеве-матери, опустился на одно колено, снял с себя шляпу и положил к ее ногам:
— Сударыня, — торжественно сказал он, — сим пурпуром я обязан вашему величеству, и он всегда будет напоминать мне о торжественном обете: не щадить своей жизни и, если надо, пролить свою кровь, служа вам.
…Эти дни Мария Медичи была счастлива. Улыбка не сходила с ее лица. Заметив разлад в королевской чете (которого нельзя было не заметить), она вызвалась помирить молодых супругов. Людовик, который был на редкость нежен и предупредителен с матерью, с готовностью согласился. Мария отправилась к Анне Австрийской и долго елейным голосом читала ей мораль, какую та была принуждена смиренно выслушивать. Чтобы положить этому конец, Анна воспользовалась паузой и торопливо проговорила, что отныне во всем будет слушаться советов свекрови, целиком полагаясь на ее мудрость и жизненный опыт.
На следующий день, когда королевское семейство собралось за завтраком, Мария подвела Анну к королю, соединила их руки и сказала, умиляясь:
— Да соединятся ваши души так же, как едины сейчас вы сами!
Венценосные супруги, не глядя друг на друга, разняли руки и сели за стол.
Тем же вечером Людовик пришел в опочивальню жены. Франции нужен был наследник.
— Сюда, господа, прошу вас! — герцог де Шеврез усадил двух следовавших за ним гостей в кресла, сам сел рядом.
Вокруг началось шушуканье и перешептыванье: незнакомцев разглядывали, строя предположения о том, кто они такие. Вот уже три недели, как они живут в особняке герцога де Шевреза, тот повсюду их возит, но ни с кем не знакомит. Говорит, что они его родственники. Хотя, похоже, они иностранцы. Да, англичане. Но говорят по-французски. Причем неплохо. Они будто бы братья. Наверняка не родные. Старший чудо как хорош. Какая осанка, а глаза, а усы и бородка! Так элегантен! Кружева очень тонкой работы. Младший тоже недурен. Как будто бы их фамилия Смит. Да бросьте, любой, кто был в Англии, скажет, что у них «Смит» — все равно, что у нас «Дюран»! Просто они хотят путешествовать инкогнито. Как интересно!