Ришелье насмешливо смотрел на дюжину изможденных людей с ввалившимися щеками землистого цвета и потухшим взглядом, скучившихся у входа. Они надели свои лучшие костюмы, но едва держались на ногах. Старший сделал два шага вперед и достал свиток бумаги.
— Мы просим короля о заключении мира, — глухо выговорил он, — и вот наши условия…
— Ваши условия? — перебил Ришелье, издав сухой смешок. — Вы, видно, плохо представляете себе положение дел. Единственное, о чем вы можете просить государя — это прощение, которого пока не заслужили. — Депутаты молча переминались с ноги на ногу, глядя в пол. — Полная капитуляция, и никаких условий!
Старший неуверенно оглянулся на своих.
— Вы, вероятно, все еще надеетесь на заступничество английского короля? — издевательским тоном продолжал кардинал. — Вот, не угодно ли взглянуть?
Он подошел к окну, раскрыл обе створки и жестом пригласил депутатов подойти ближе. В окно было видно, как послы от англичан шли гуськом по тропинке вслед за мушкетером, провожавшим их к королю.
Увиденное произвело впечатление.
— Ваш государь милостив, — сказал Ришелье, сделав ударение на «ваш». — Я уверен, что он дарует вам жизнь, имущество и свободу вероисповедания. Ступайте же и возвращайтесь с договором о капитуляции.
Депутаты ушли. Никто не распорядился их накормить.
Двадцать девятого октября, более чем через год после начала осады, Ришелье торжественно въехал в Ла-Рошель, восседая на коне в сутане поверх доспехов. Выражение торжества быстро сошло с его лица, когда он миновал несколько пустынных улиц, по краям которых лежали ссохшиеся трупы, а сквозь булыжную мостовую пробивалась трава. Зеленые ставни белокаменных домов с портиками и галереями были закрыты, точно глаза покойников; надписи на французском, латыни и греческом — нравственные заповеди протестантов — словно заключали в себе укор. Небольшие статуи святых, установленные на старых деревянных домах, украшенных резьбой, смотрели отрешенно, будто, кроме них, в городе не осталось вообще никого. Распорядившись убрать мертвецов и навести порядок, кардинал проследовал в Ратушу.
Жан Гитон медленно вошел в Большой зал Совета и, увидев за столом Ришелье, тяжело опустился на одно колено, склонив голову. Знаменитый кинжал все еще лежал на своем месте.
— Его величество дарует прощение всем мятежникам, кроме вас, — заговорил Ришелье после продолжительного молчания. — Вам надлежит немедленно покинуть город, и вы не сможете поступить на королевскую службу.
Гитон молчал.
— Куда вы намереваетесь отправиться? — спросил кардинал. — Вероятно, вновь обратитесь к своему заморскому господину?
— Я думаю, что лучше иметь господином короля, который сумел взять Ла-Рошель, чем короля, который не сумел ее защитить, — хрипло произнес Гитон.
…В День Всех Святых в Ла-Рошель вступил сам король. Ришелье ехал на полкорпуса позади. Солдаты, выстроившись вдоль улиц, бросали вверх шляпы и кричали: «Да здравствует король! Да здравствует великий кардинал!» Ришелье сам отслужил мессу в соборе Святой Маргариты: король распорядился восстановить в Ла-Рошели отправление католического культа. После службы, прошедшей необычайно торжественно, Людовик подошел к отцу Жозефу, скромно стоявшему в сторонке, и предложил ему стать епископом Ла-Рошели, но капуцин отказался от епископской митры и риз, сказав, что и в своей грубой рясе сможет служить Господу и своему королю.
На следующий день, выехав в город, Ришелье был удивлен и возмущен, увидев, что рабочие, вооружившись кирками, ломают крепостные стены.
— Кто разрешил? Немедленно прекратить! — закричал он, срываясь на визг и трясясь всем телом.
— Ваше преосвященство, осмелюсь доложить, это распоряжение его величества, — лепетал подрядчик, дрожа и обливаясь потом.
— Остановить работы вплоть до дальнейших распоряжений! — приказал кардинал и поскакал к резиденции короля.
Там, собрав всю свою волю в кулак, он принялся в сдержанных выражениях объяснять королю, что, поскольку мятеж подавлен, и принимая во внимание стратегическое положение Ла-Рошели, было бы неразумно… Людовик созвал совет. Через полчаса Ришелье, бледный как полотно, вихрем вылетел из зала. Папский нунций тщетно прождал его два часа, так и не получив аудиенции. Королевский приказ был подтвержден: стены Ла-Рошели сровнять с землей.
Людовик распустил армию и вернулся в Париж. Там к нему сразу подступили многочисленные ходатаи за герцогиню де Шеврез, умолявшие вернуть ее ко двору. О том же писал ему и Карл Лотарингский. Король обрывал все подобные разговоры, но каково же было его удивление, когда просьбу Карла поддержал… Ришелье. Все объяснялось очень просто: назревал конфликт с Испанией, и лучше было бы иметь герцога Лотарингского среди своих союзников. Умер герцог Мантуанский, завещав свой престол Карлу де Неверу, родственнику французского короля. Однако Карл Эммануил Савойский оспорил его права, договорившись с королем Испании о разделе герцогства. Карл де Невер взывал о помощи к Папе, Венеции и Людовику, но до недавних пор французский король был связан осадой Ла-Рошели. И вот теперь он мог выступить в роли защитника законных прав и справедливости. Недаром же его прозвали Людовиком Справедливым! А герцогиня де Шеврез… Пусть вернется. Нет, не в Париж, разумеется, в Дампьер. Ну, скажем, в виде благодарности ее мужу за беспорочную службу… Пусть будет у нас на глазах.
Весть о возвращении герцогини немедленно облетела весь двор. Анна Австрийская не скрывала своей радости.