— Довольно! Ступайте!
Ла Шене вышел. Людовик присел к столу и пододвинул к себе чернильницу. «Дорогой кузен, — перо скрипело по бумаге, разбрызгивая чернила, — если бы вы знали, какие мучения мне доставляет господин де Сен-Марс! Он невыносим, ленив, дерзок в речах, высокомерен! Он настолько большого мнения о себе, что распространяет ложные слухи — в том числе и о вас, а после нагло оправдывается, все отрицая..»
…Ришелье не мог не улыбнуться, читая это письмо, написанное старательно выведенными крупными буквами. В своем ответе королю он призвал его быть снисходительнее, «ибо молодость и мудрость — вещи несовместные», и пообещал прочитать Сен-Марсу хорошую проповедь. В тот же день он вызвал господина Главного к себе в Рюэй. Тот отправился туда, как на пытку.
Ришелье сидел в кресле, слегка покачивая головой; Сен-Марс стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу.
— Вы истинный француз, сударь мой, — сказал кардинал, — они никогда не помнят добра и забывают своих благодетелей.
Сен-Марс возвел глаза к потолку.
— Я пристроил вас на королевскую службу, чтобы знать обо всем, что говорит и делает король, а не для того, чтобы вы шлялись по куртизанкам! — тон Ришелье стал почти грубым.
— А я вам не шпион! — запальчиво отвечал Сен-Марс. — Мне не нужна эта придворная должность, я гораздо охотнее стал бы… губернатором Вердена, например!
Ришелье усмехнулся.
— Мое место в армии, а не при дворе! — продолжал Анри. — Я хочу командовать войсками, как отец! Дайте под мое начало армию, и я…
— Ваш покойный отец, — твердо перебил его кардинал, — никогда ни о чем не просил. Это я — слышите? — я просил его взять на себя командование, потому что уважал его таланты. Вы же пока еще ничем себя не проявили. Разве что этим, — Ришелье достал письмо от короля и зачитал его Сен-Марсу. — Одно мое слово — и вас отправят в армию. Но не командующим.
Сен-Марс обозлился.
— Вам угодно знать, что говорит король? — вскипел он. — Извольте! Он говорит, что вы ревнуете его ко мне, и что все прежние его приближенные своей опалой обязаны вам. Он говорит, что вы навязываете ему свои решения, выдавая их за его собственные. Одно мое слово — и…
Анри захлебнулся. Ришелье спокойно смотрел на него.
— Так скажите же это слово, — уронил он. — А мы посмотрим.
Маленький Людовик Богоданный все еще не был крещен. Его отец предложил стать крестным Папе Урбану VIII; тот не ответил ни да, ни нет, но прислал богатые подарки. В январе 1640 года в Париж прибыл папский легат — Джулио Мазарини. Кардинал Ришелье, помнивший его еще со времен Регенсбургского мира, устроил в его честь роскошный прием.
Главный королевский министр успел переговорить с важным гостем и о делах, пристально к нему присматриваясь. Мазарини казался ему умным, проницательным, способным принимать взвешенные решения и добиваться своего. Именно такой помощник был сейчас необходим Ришелье, остро переживавшему утрату отца Жозефа. Надо будет предложить ему перейти на французскую службу, посулив, к примеру, кардинальскую шапку.
Анна Австрийская тоже была на приеме. Она снова ждала ребенка, но об этом пока еще никто не знал, и Анна испытывала почти детскую радость от того, что у нее есть тайна. Мазарини обратился к ней очень учтиво и сказал несколько комплиментов, безупречно изъясняясь по-испански. При взгляде на этого еще молодого, черноволосого мужчину с приятными манерами и жгучими черными глазами — почти ее ровесника, Анна невольно застыдилась того, что располнела после родов, стесняясь недавно появившегося двойного подбородка.
Гастон, как всегда, был окружен свитой своих друзей, одетых по последней моде и посматривавших на всех свысока. Исключением был виконт де Фонтрай — горбун с ярко выраженной гасконской внешностью и гасконским же темпераментом, которого приятели порой даже побаивались за цепкую память и крутой нрав.
— Отойдите в сторонку, господин де Фонтрай, посланник Его Святейшества не любит уродов, — походя обронил Ришелье, проследовав мимо.
Где-то раздались сдавленные смешки. Фонтрай скрипнул зубами и метнул в спину кардинала взгляд, похожий на кинжал.
Герцогиня де Шеврез так и не вернулась во Францию. Ришелье это уже начало раздражать. С возрастом Мари не остепенилась и осталась все такой же непредсказуемой, лучше было иметь ее на глазах. Людовик, не называвший ее теперь иначе, как Дьяволом, приказал герцогу де Шеврезу отплыть в Англию и привезти свою супругу обратно, пусть даже с оружием в руках. Французский посол Ожье известил об этом герцогиню; та перепугалась и забросала мужа письмами с мольбами и угрозами. Однако Шеврез, которому и самому все порядком надоело, был тверд как камень: получив из казны двенадцать тысяч экю на дорогу, он велел жене встречать его в Дувре пятого мая.
Но в этот день Мари вместе с Монтегю, Крафтом, герцогом де Лавалеттом и испанским послом Веладой поднялась на борт корабля, отплывавшего из Рочестера. При ней была шкатулка с бриллиантами на десять тысяч экю, которые подарила ей королева Генриетта. Карл I проводил ее до Кентербери.
Погода быстро испортилась. Все небо до самого горизонта застлали грозные черные тучи, и вскоре в них замелькали молнии. Корабль зарывался носом во вздыбившиеся серые валы, порой вода перекатывалась через палубу. Охрипшие, насквозь промокшие матросы убрали паруса, и теперь беспомощное судно немилосердно раскачивало во все стороны.
Мари приказала привязать себя к койке, чтобы не падать и не стукаться о перегородки. Она пыталась молиться, но затверженные с детства слова не шли ей на ум, хотелось кричать: нет, нет, я не хочу умирать, я еще молода! Новая волна ударялась о борт, корабль трещал, все валились с ног, какой-нибудь плохо привязанный сундук с грохотом падал и раскрывал свою пасть, словно и его тоже рвало, как несчастную служанку герцогини. Гром торжествующе прокатывался по небесам, и Мари становилось страшно. «Господи, прости! — шептали ее побелевшие губы. — Нет, нет, нет, я не хочу…»