У Фонтрая округлились глаза:
— Как? Когда? — вскричал он. — Герцог Бульонский на пути в Италию, с ним невозможно связаться; господин Главный застрял в Нарбонне с королем; вы здесь, в Шамборе; испанцы пришлют войска только первого июля, а сейчас май. Бежать, и только бежать!
— Ну уж нет! — Гастон нахмурился. — Это было бы величайшей глупостью. Я верю господину де Сен-Марсу; не стоит падать духом.
— Ваш господин де Сен-Марс будет еще достаточно высок, когда его укоротят на голову, а я для этого слишком мал! — возразил горбун. — Прощайте, ваше высочество, я вас предупредил.
Он поклонился и вышел, звонко стуча шпорами.
Отправившись в Руссильон, Людовик велел жене оставить детей в Сен-Жермене и следовать за ним. Оставить детей?! От одной этой мысли Анну начинала бить крупная дрожь. Неужели муж хочет разлучить ее с сыновьями? А если их похитят? Она этого не переживет! Измученная тревогой, королева слегла в постель, принимая лекарства, скорее, из покорности, чем из желания выздороветь; в ее болезни не было ничего напускного, и врачи всерьез опасались за ее жизнь.
Однако время шло, Людовик не давал о себе знать, и Анна уже решила, что он забыл о своем приказании. Новое письмо, повелевавшее ей немедленно выехать в Фонтенбло, а оттуда в Лион, поразило ее, как гром среди ясного неба. Дрожа всем телом, она написала Ришелье — и не получила ответа. Тяжело больному кардиналу было не до нее, но Анна сейчас могла думать только о себе. «Неужели господин кардинал меня покинул?» — говорила она, ломая руки, своему интенданту де Брас-саку — надсмотрщику, приставленному к ней Ришелье, который уже дважды писал своему господину по ее просьбе. В отчаянии она сама взялась за перо. «Даже если господин де Сен-Марс так могущественен, как говорят, — писала королева, — я всегда буду с вашим преосвященством, если и вы будете на моей стороне и не покинете меня. В подтверждение своих слов я хочу сообщить вам нечто важное, чтобы вы поверили в мою искренность…»
Через несколько дней Анна получила письмо от мужа. Людовик ласково просил ее отменить отъезд и оставаться с детьми в Сен-Жермене.
— Боже, храни кардинала! — выдохнула Анна, без сил опустившись в кресло и сжимая в руке письмо. — Никто не сравнится с этим человеком по доброте и великодушию; как счастлива Франция, что у нее есть такой слуга!
Господин де Брассак, стоявший у дверей, молча внимал ей, кивая головой.
Одиннадцатого июня 1642 года кардинал, лежа в постели, слушал доклады секретарей, разбиравших бумаги и донесения. На трех пакетах стояла пометка «В собственные руки»: один был от маршала де Брезе, другой — от барона де Пюжоля, двойного агента, действовавшего в Испании, третьим было письмо королевы. Прочитав их по очереди, Ришелье порывисто приподнялся на постели, опираясь на здоровую руку, и велел всем выйти. Он дрожал от возбуждения, его глаза блестели, тонкие губы улыбались.
— Постойте! — задержал он секретаря, выходившего последним. — Принесите мне бульону, я очень взволнован!
Старый Дебурне подложил своему хозяину под спину подушки и помог ему усесться поудобнее. Кардинал молитвенно сложил руки и поднял глаза на распятие из темного дуба:
— Господи, ты все-таки сжалился надо мной и этим королевством!
Пришел секретарь с бульоном.
— Прочтите это и сделайте списки! — велел ему Ришелье, протянув одно из писем. — И пришлите ко мне господина де Шавиньи.
В тот же вечер государственный секретарь Шавиньи, получив подробные инструкции от кардинала и копию того самого письма, выехал из Арля в Нарбонн. Проведя всю ночь в пути, он явился к королю рано утром, за час до церемонии пробуждения государя, и терпеливо остался ждать в приемной.
Наконец, двери спальни раскрылись; Людовик был уже одет и беседовал о чем-то с Сен-Марсом. Шавиньи пожелал ему доброго утра, а затем подошел ближе и незаметно потянул за полу куртки. Король тотчас прошел в соседнюю комнату; Сен-Марс хотел последовать за ним, но Шавиньи встал в дверях, преградив ему путь:
— Господин Главный, мне нужно кое-что сказать королю.
Двери закрылись.
Сен-Марс остался ждать.
Его охватило беспокойство; сердце сильно стучало; он не мог усидеть на месте и ходил по комнате, как заведенный, пока ноги сами не вынесли его на улицу.
Тем временем Шавиньи показал королю бумагу: это была копия договора с Испанией, заключенного Гастоном. В письме значилось, что посредником выступал маркиз де Сен-Марс.
— Этого не может быть, — Людовик был потрясен до глубины души. — Это ошибка; верно, переписчик спутал имена.
Шавиньи был спокоен: кардинал все предусмотрел.
— Сир, велите арестовать его и допросить. Если это ошибка, его отпустят, но если враг вступит в Шампань, поправить дело будет не так-то легко.
«Долго ли они все еще будут меня мучить? — думал Людовик, пока Шавиньи излагал ему доводы кардинала. — Как я устал, господи, как я устал!»
— …во избежание чего совершенно необходимо арестовать господина де Сен-Марса, господина де Ту и герцога Бульонского, — закончил говорить Шавиньи.
— Да, хорошо, — слабым голосом отозвался король. — Распорядитесь… Оставьте меня.
Франсуа де Ту арестовали в тот же день. Сен-Марса схватили на следующее утро: поняв, что пешком далеко не уйти, он вернулся сам. Герцог Бульонский пытался бежать из крепости Казале; гвардейцы отыскали его в стоге сена и препроводили в Пиньероль. По наущению кардинала, король отправил письмо брату, сообщая, что назначает его командующим армией в Шампани. Гастон попался на удочку и выехал в Мулен, не успев сбежать за границу. Вторым письмом Людовик объявил ему об аресте Сен-Марса. Понимая, откуда дует ветер, герцог Орлеанский написал подобострастное письмо Ришелье, заклеймив неблагодарного наглеца и преступника последними словами и поклявшись в вечном уважении и дружбе своему «кузену».